Фото: Виталий Кокшаров
В этом году художественный руководитель Пермского ТЮЗа Михаил Юрьевич Скоморохов отмечает 55 лет своего служения искусству. Так совпало, что он решил оставить пост художественного руководителя ТЮЗа и передать бразды правления коллеге из Барнаула. Мы поговорили с Михаилом Юрьевичем о его уходе, о его дальнейших творческих планах и о перспективах российского репертуарного театра
«Я износился»
– Михаил Юрьевич, почти 40 лет вы отдали Пермскому ТЮЗу. Как ваша команда отреагировала на решение уйти с должности худрука?
– В разных театрах я отработал 50 лет. А начинал работу заведующим сельским клубом в 17 неполных лет. Год работал в районном доме культуры, а потом учеба в Свердловском театральном училище. Как отреагировали? За эти годы и я им так надоел, и они мне тоже… (Улыбается.) Просто я про них знаю всё, и они знают всё, и как я дальше буду хулиганить.
– Слёз на груди не было?
Конечно, нет!.. Ну есть несколько человек, которые без меня не мыслят своей жизни. А как? Говорю: привыкайте! Я без вас привыкну, и вы привыкнете. Какие-то ломки произойдут. Кто-то из артистов уйдет, кто-то новый придет, освежит театр, а кто-то из старых артистов при другом руководителе по-новому заиграет. Театр не может жить без творческого лидера, но он обязательно должен быть режиссером. Это мое убеждение.
– Считаете себя полностью реализованным?
– Я не всё из задуманного сделал. Но жизнь, к сожалению, коротка в плане творческого азарта, задора, в плане работоспособности. Я ухожу, потому что мне тяжело стало работать. Я износился. Очень много энергии оставил здесь, работая в театре 55 лет, я лишь на 20 дней отключаюсь в отпуске. Мы работаем с утра до позднего вечера, без праздников. Ну, кроме 1 января...
– Чем займетесь после того, как уйдете? Как-то не верится, что не увидим больше ваших постановок.
– Есть предложение на постановки. И не только в родном ТЮЗе. Я надеюсь, что еще что-нибудь поставлю. Я всё равно не мыслю себя без театра. И мог бы остаться здесь просто в качестве очередного режиссера, но не хочу. Я буду помехой новому руководителю. По привычке все будут со своими проблемами и обидами ходить ко мне. Пожелание театру одно. Сохранить не традиции нашего театра, а его дух, желание оставаться театром живым и ищущим. Но нельзя забывать то, чем театр жил со мной 40 лет. А жил он значимыми произведениями русской и зарубежной драматургии и великими произведениями классиков. На классике росли актеры, я и другие постановщики. На классике росли и зрители. Классика прививала вкус и высокие нравственные ценности. И как здорово вскрыть эти произведения сегодня, чтобы современному зрителю они были близки, были созвучны современности.
«Как артист, я характерный простак»
– Однажды ваш коллега Юрий Соломин сказал, что приверженность и исповедальное служение культуре закладывается именно в детстве. Откуда у вас такая любовь к театру?
– У каждого творческого человека приверженность к театру развивается по-разному. Мы с мамой в детстве, особенно она, любили слушать радиоспектакли. Всю классику МХАТа и Малого театра переслушали. Телевизора у нас не было. Она слушает, и я вместе с ней. Разные характеры, разные интонации, великие артисты. А потом в районный Дом культуры приехал Ирбитский драматический театр. Они играли «Без вины виноватые» Островского. Мне так это понравилось! А еще меня возили в Свердловск, и я увидел спектакль театра оперы и балета. Это было такое счастье, неизгладимое впечатление! Но я никогда не мечтал в детстве, что буду работать в театре. В 10-м классе нас заставили написать, кем ты хочешь быть. Я спросил соседа по парте: «Вовка, кем ты хочешь?» Он: «Как отец! Ветеринарным врачом. А ты чего не пишешь? Как не знаешь кем?! Да артистом, конечно! Ты ведешь все самодеятельные концерты в школе и в районе. И в интермедиях участвуешь! Читаешь стишки. Ты артист!» И я написал, что хочу быть артистом.
– Какую роль вам хотелось сыграть, но не сыграли?
– В Белгороде я сыграл Васеньку в «Старшем сыне», младшего брата, и сыграл очень хорошо. За эту работу я чуть не получил однокомнатную квартиру. Так мой герой понравился вышестоящим инстанциям. А у нас был молодой артист, у которого вот-вот родится ребенок. Я, конечно, сказал: поезжай ты, а я останусь в этой большой комнате, в театре, где мы жили. А в следующем спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» мне не дали роль Глумова. И правильно, я был еще пацаном. Но, по сути, я должен был играть Глумова. Я просил режиссера: ну дайте мне сыграть хоть во втором составе. Он честно сказал: «Миша, тут нет пока для тебя роли». Через полгода подал заявление и уехал в Рязанский ТЮЗ. Больше у меня такого не случалось. Как артист – я характерный простак, и эти роли играл я.
– Сложно ли было сформировать вокруг себя команду единомышленников здесь, в ТЮЗе? Как вас приняли?
– Было непросто. Театр был со своими устоями. Пермский театр юного зрителя выполнял государственные планы. Много ездил по селам, делил здание с театром кукол. Это всё было. Он зарабатывал, театру давали квартиры. И для творческих людей, и для персонала, и для административно-хозяйственных работников цехов. Редко, но выделяли. Это было то хорошее, советское время, когда жильем обеспечивали. По оценке Министерства культуры, по показателям театр был достойный, а по творческим достижениям – он был в загоне. Он ни на один фестиваль не ездил, его не приглашался никуда на хорошие гастроли до меня. Так сложилось. Театр был несколько замшелый и устаревший. Взрослые артистки, под 40 лет, играли мальчиков. Это та старая, довоенная традиция.
В первые же дни я сказал, что все злободневные пьесы, которые были, мы ставить не будем. Костяк я сколачивал из молодежи, которая здесь была: Сергей Лабырин, Александр Баткалов, Валерий Серёгин, Валентина Лаптева. И Серёгин, и Лаптева стали заслуженными артистами РФ. Взрослые артисты, которые поддержали меня – Борис Плосков, Валерий Пешков, Вячеслав Воронин, Герман Синягин, из работающих до сих пор – Николай Фурсов, заслуженные артисты РФ Вячеслав Тимошин и Ирина Сахно. Которая, к слову, отдала театру 55 лет своей жизни. С собой я привез сразу несколько человек – Владимира и Наталью Шульгу, Николая Глебова, затем приехали Роман и Татьяна Ибрагимовы, Владимир Зимин. Это те артисты, с которыми я работал в магнитогорском театре «Буратино». Потом пришли и другие.
– Как отбирали актеров в коллектив?
– Труппу формировали по грибоедовской пьесе «Горе от ума». Тут полный расклад всех ролей и всех амплуа. В театре нужно, чтобы были артисты разного амплуа, разных способностей, разной фактуры… А для меня еще важно, чтобы это был живой актер. Непосредственный, готовый выполнить любые сумасшедшие задачи. Легкий, эмоциональный и заразительный. Самое главное – это способность артиста исповедоваться на сцене. Может ли он раскрыть душу, не боится ли он показать зрителю не только хорошее, но и быть предельно откровенным, раскрыться в каких-то своих дурных проявлениях.
– Кто ваши главные учителя в профессии? Их методы преподавания используете в работе с учениками?
– То, чему меня учили, я все брал на вооружение. Когда я учился актерскому мастерству у народного артиста СССР Георгия Николаевича Полежаева, одного из старейших педагогов нашей советской школы, он был худруком Свердловского театрального училища. В молодости, когда он работал артистом в Киевском русском театре драмы, он еще вел курс эстрадных артистов, и первыми выпускниками Георгия Николаевича в 1941 году были Тарапунька и Штепсель. Потом он работал артистом в Центральном театре Советской армии в Москве. Первые шаги мастерства я осваивал с ним. А затем я учился режиссуре у великих мастеров.
Теорию режиссуры мне преподавал Борис Евгеньевич Захава. Он был ректором Щукинского инстутита при Вахтанговском театре. А практической режиссуре меня учили Владимир Александрович Эуфер и Александр Михайлович Поламишев. Оба профессоры. Они очень много мне дали. И своим ученикам я преподаю по той школе, которой меня учили. А на высших годичных режиссерских курсах в Москве я многое взял у Андрея Александровича Гончарова, знаменитого руководителя Московского театра им. Маяковского.
– Как сильно изменился театр?
– Сильно. Сегодняшний театр очень круто переосмысливает классику. Иногда поиск новой, современной формы преобладает над содержанием. Часто погружение в характер, особенности персонажа уходят на второй план. Для меня в театре все равно важна история, где открываются и сталкиваются разные человеческие судьбы. Я думаю, зрителю хочется не только забыться от всех перипетий и сложностей современной жизни, но и посопереживать героям. А иногда и посмеяться от души в театре нужно. А еще я жду, когда наступит тот час, в который театр, творческие работники и прежде всего артисты будут достойно оценены за свою работу нашей властью. Когда же они будут получать достойную зарплату.
– Вы очень активно работаете с молодыми режиссерами. Они нацелены на карьерный рост? Стремятся стать худруками?
– Сегодня мало талантливых режиссеров, которые хотят быть руководителями театров. Потому что им стало не очень выгодно. Хороший режиссер постоянно востребован в разных театрах. Ему не нужно воспитывать труппу, собирать ее, не надо устраивать их быт, детский сад, школа и так далее. Сейчас на худруке еще и это все. От этого я ухожу, и стану просто счастливым. У меня около 40 артистов, и я дал себе обещание, что в сезон артист должен иметь одну-две новые роли. При всех издержках и компромиссах, я это пункт выполнял всегда. Есть театры, где по несколько лет ждут новой роли.
Трех молодых постановщиков я пробовал на главного режиссера. Не получилось. Сейчас моя надежда – Константин Яковлев, который должен быть назначен на мое место. Он главный режиссер Алтайского музыкального театра. У нас в ТЮЗе он поставил три спектакля для самой разной аудитории. Последняя премьера, в конце мая, – «Побег из Простоквашино» Эдуарда Успенского, классика отечественной литературы для детей.
– Каковы перспективы у репертуарного театра сегодня? Есть мнение, что он изживает себя. Что жанровой специфики не должно быть. Лишь бы было талантливо. Вы с этим согласны?
– Все жанры хороши, кроме скучного. Это еще Вольтер сказал. Не дай бог, если репертуарный театр в России умрет. Когда в репертуаре сегодня будет поставлен один детский спектакль, один подростковый и один вечерний. И они будут играться, пока идет зритель. Ровно неделя, и спектакли спишутся. Нерепертуарный театр – это Бродвей. Вот они поставили мюзикл, он может идти год, может десять лет. А дальше – возобновления: стареют артисты, у кого-то закончился контракт, кто-то потерял форму… А у нас? Вы представляете, каково это – год-три играть одно и то же? А репертуарный театр – это выбор. До 15–20 спектаклей, у нас даже до 25 в репертуаре было. Мне будет жаль, если умрет эта тенденция.
«Я всегда возвращаюсь в Пермь»
– Как вы выбираете материал для новых постановок, чтобы это стало стопроцентным попаданием в зрительское сердце? В сердце ребенка, прежде всего?
– Когда мои дети были маленькими, я выбирал такую пьесу, которая была бы интересна моему ребенку. Она драматическая. Но чтобы было и весело, и интересно, и задорно. И кому-то ребенок может посочувствовать, кого-то пожалеть. Если я ставлю детский спектакль для своих детей, то он будет интересен и другим детям. Когда мои дети подрастали, я ставил о подростках. Сегодня мои дети уже взрослые, и они ходят на все мои спектакли. И на детские, и на вечерние. Им это интересно.
– Вашим детям хватало вашего внимания? Вы так много работали.
– Конечно, нет. Но я всегда детей брал с собой. Даже на гастроли. И Яшу, и Дашу. Они видели, как мы работаем, что папа делает. Они, маленькие, сидели у меня на репетициях. Мы до сих пор отпуск часто проводим вместе с детьми. И праздники большие всегда вместе.
– Бывало ли так, что вам приходилось выбирать между семьей и работой?
– Семья всегда была и есть моя пристань, без которой у меня не будет работы. Если я один, то я творить не могу. Я ставил спектакли во многих городах, и все удивлялись, почему я не могу приезжать на месяц. А мне нужен очаг, семейный уют. Это то, на что я могу опереться. Это моя жена и дети. Поэтому я неделю поработаю – и уезжаю на неделю домой. Через какое-то время снова приезжаю репетировать. Так было. Я всегда возвращаюсь в Пермь.
– Хотите написать книгу, и о чем?
– Нет. А так я бы написал о деревне, в которой вырос. О своих родных. Я бы написал что-то очень смешное. Я иногда рассказываю своим артистам смешные истории про нашу большую семью. Я седьмой и последний ребенок. Про маму, которая воспитывала меня уже одна. Когда я это рассказываю, мои коллеги просто валяются от смеха. Но писать не получается. Но может, когда-нибудь родится смешное эссе.
– Вам нравится человек, которым вы стали?
– Я себе чаще не нравлюсь. Потому что я сделал очень много ошибок. Но я никогда не боялся признать, что я не прав. Я говорю: извините, здесь я виноват. Но бывают моменты, когда я говорю себе: мне кажется, я это сделал хорошо. Этот спектакль я сделал достойно. У нас профессия – это не любование собой. Нам надо показать жизнь, на сцене нужно открыть боль человека. То, что его мучает. То, как он выживает, выкручивается и как он при этом не теряет своей мечты, веры в жизнь. Вот к чему я стремлюсь. Я всегда говорил, что дети и подростки должны уходить со спектаклей с мыслью, что когда они вырастут – они смогут сделать всё. Придет их время, и они будут хозяевами жизни. Замечательно, если это после спектакля поймут и взрослые.