Фото из архива Пермской художественной галереи
Пермская художественная галерея – один из первых государственных художественных музеев, появившихся на огромной территории от Москвы до Дальнего Востока. Это первый художественный музей и на Урале. Он начал работу 7 ноября 1922 года в Архиерейском доме, а с 1932 года галерея занимает Спасо-Преображенский кафедральный собор. Сегодня мы открываем цикл статей, посвященный этому знаковому для Пермского края музею, и начинаем с разговор с президентом ПГХГ Надеждой Владимировной Беляевой.
– Надежда Владимировна, галерее 100 лет. В СМИ много писалось о ее первых годах, рассказ об этом есть и на вашем сайте. Вы проработали в галерее почти 46 лет, это практически половина ее истории. Чем она стала для вас, для вашего поколения?
– Сегодня многим сложно представить, как можно работать на одном месте так долго. Я и раньше это понимала, даже пыталась переехать в другой город. Но неумолимо вставал жилищный вопрос, квартиру поменять было сложно, не говоря уже о продаже. С другой стороны, оставить всё было трудно: здесь замечательная коллекция и прекрасный коллектив единомышленников. И это тоже играло свою роль. Редкий случай, когда в нестоличном музее все научные сотрудники имели профессиональное образование. Стремление получить образование было у всех, и даже у тех, кто уже имел его. Заочное образование было доступнее, нежели сейчас. Кстати, в галерее есть сотрудники, стаж которых достиг 50 лет, и они моложе меня. Просто пришли сразу после школы. Так что профессиональный опыт мы обретали вместе.
– Вы хотите сказать, что музей – дело увлекательное?
– Вообще-то музей – это совсем не скучно! Любая выставка – это исследование, представление, реакция зрителей. Я часто сравниваю музей с театром: экскурсия – это моноспектакль; как ты его проведешь – такое впечатление останется у зрителей о музее. Каждая выставка – это новый материал, и необходимо продумать его драматургию. Это только кажется со стороны, что нужно просто повесить работы на стены. Развеска – самый короткий процесс, хотя и на высоте почти пяти метров.
Как минимум выставка готовится год-два. Собирается материал, при необходимости запрашиваются работы в других музеях. В случае согласия – длительные согласования по страховке, транспортировке спецмашинами, изучению партнерами паспорта музея, где прописаны условия безопасного пребывания произведений, температурный и световой режим, охранные мероприятия. Молодежь, приходя работать в музей, удивляется нагрузке и требовательности за такую зарплату. Поэтому в нашей среде считается: если проработал пять лет – ты музейщик, и, как правило, из музея после этого уже не уходят. А если и случается, то всегда устраиваются хорошо, так как умеют работать ответственно и с нацеленностью на результат.
– Говорят, ваше поколение увеличило коллекцию в два раза. Это так?
– Да, действительно так, но я бы добавила – основных коллекций: живопись, графика, декоративно-прикладное искусство. Если говорить о формировании коллекции, то это всегда процесс очень интересный и даже азартный. Я бы сравнила его с азартом охотника. В то время немногие музеи могли себе позволить купить произведения. А мы рискнули. У нас были молодость, напор и… авантюризм. Процесс приобретения артефактов в музей непростой: обосновывается их необходимость в коллекции, собирается комиссия и голосованием решается, приобретается вещь или нет. Важен и финансовый вопрос. Как правило, денег нет. Не было и тогда, в 1970–80-х. Но желание сделать музей лучшим было настолько сильно, что мы рискнули обратиться к ведущим художникам, коллекционерам страны с просьбой разрешить приехать, познакомиться с работами и отобрать что-то для нашего музея. Сказать, что поначалу приходилось преодолевать недоумения и отказы под предлогом отсутствия времени или работ в мастерской – ничего не сказать. Но мы были настойчивы. Постепенно в художественной среде России о нас заговорили, поверили и с удовольствием не только отдавали работы, но и приезжали посмотреть, что же здесь такое происходит, что за чудо эта деревянная скульптура и в какое собрание попадают вещи.
– Они встречались со зрителями?
– Конечно. Какие замечательные аудитории собирали пермские художники, художники Свердловска, Москвы, Питера, которые часто сами приезжали в галерею просто на встречи со зрителями, дарили работы, планировали выставки! Кстати, выставка Юрия Норштейна (не ошибусь, назвав его великим) впервые прошла именно в Перми, как и Виталия Воловича, интереснейшего, блистательного графика из Екатеринбурга, в свое время нежелательного художника для власти.
– Что вы имеете в виду, называя его нежелательным?
– Это художники, которым ограничивали участие в выставках по идеологическим причинам: не нравились власти их художественный язык или взгляды. Таких художников у нас было немало. Это же касалось и мастеров начала ХХ века, произведения которых мы брали в семьях художников. Они считались представителями авангарда и не отвечали требованиям советской идеологии. Нам попадало, давали выговоры. Однажды начальник управления культуры сказал: «Ты не понимаешь, это серьезно! Купите три произведения, какие требуется, а одно – какое хочешь». Я возразила, что такие пропорции несправедливы, да и произведений высокого уровня на тему труда, революции, войны было мало. Они появлялись на больших союзных выставках и моментально уходили в фонды крупных музеев. Установка для всех была одна. То, что оставалось – не имело художественного, музейного уровня. Это не было нашим упрямством, это была реальность.
– Как выходили из таких ситуаций?
– Мы продолжали искать новые работы, и нашли выход в формировании коллекции графической ленинианы. Улыбаетесь? А она была лучшей в стране, и ни одной работой мы не погрешили. Это были честные, сильные произведения больших мастеров, таких как Дмитрий Бисти, который впоследствии стал академиком, народным художником РСФСР. Художественное качество этих работ безупречно. Сложно сказать, как распорядится время судьбой этой коллекции. Музей не расстается ни с чем, это государственная собственность.
– Ваша собирательская деятельность ограничивалась столицами и Уралом?
– Нет, что вы! В коллекции есть произведения художников со всех концов страны. Запоминающейся была поездка в Прибалтику. Из Латвии привезли отличные работы, и принимали нас, будто мы не из Перми, а из Парижа, и цены просто поразили. Их художественный язык тоже вызывал много вопросов, несмотря на высокие звания художников. Помню, у нас была работа ленинградского художника Виталия Тюленева «Зимний вечер», которая изначально называлась «Рождество». Но с таким названием на выставку не принимали, и тогда сам художник дал ей другое.
Когда картина появилась в нашей экспозиции, к ней неоднократно были претензии «сверху». Работа душевная, сюжет прост: родился теленок, и бабушка с фонарем склонилась над ним. Вся картина, ее цветовой, композиционный строй источают нежность, любовь. Великий Сергей Юрский с восторгом сказал об этой работе: какое пастернаковское пространство! А одна бабушка с внуком долго стояли в зале, наконец она сказала: посмотри, это мое детство. Вот так по-разному воспринимаются и оцениваются произведения искусства. Не надо искать в них фотосходства, для этого есть фотоаппарат.
– Как профессионалы оценивали вашу коллекцию?
– Да, мы приглашали и искусствоведов, чьи статьи, книги были для нас большой школой, которыми зачитывались. Как мы робели, внимали, чтили, а потом – дружили. Для всех было великое счастье общаться с такими профессионалами. Их работы и по сей день актуальны, а оценка дорогого стоит. Историк искусства Анатолий Кантор в одной из своих статей писал, что советское искусство нужно смотреть у Людвига (имея в виду частную коллекцию, которая потом частично была подарена Русскому музею и Перми). Однажды, когда у нас был Юрий Герчук, мы попросили его почитать лекции. Он сказал, что с собой нет слайдов, а у нас наверняка нет работ, о которых он готов был поговорить. Мы поинтересовались, что за тема. «Например, книжная обложка», – сказал он. «Да пожалуйста!» – выдохнули мы хором. Он был безмерно удивлен.
Ну и кроме всего прочего, наш отдел советского искусства по итогам одного из смотров был официально признан Министерством культуры РФ лучшим.
– А как отобранные работы доставляли в Пермь?
– Мы бесстрашно возили все произведения в купе поездов. Не только современных художников, но и классику мировой живописи XVI–XIX веков, причем большеформатную. Как-то везли более 250 работ. И всегда очень быстро, до отхода поезда, аккуратно раскладывали их по местам, чтобы никому не мешать и сменить гнев проводника на милость. Естественно, в дороге не спали или делали это по очереди.
– Вы упомянули о том, что покупали классику. А не боялись попасть на подделку?
– Нет, потому что, с одной стороны, это были авторитетные коллекционеры, с другой – обязательно требовалась экспертиза. Помню, однажды, когда уже третья вещь была на атрибуции в музее им. Пушкина, директор музея Ирина Антонова, подписывая документы, спросила сотрудников, почему эти вещи уходят в Пермь, а не остаются у них.
Многое зависело от того, как складываются отношения с владельцем. И если они доверительные, ты получаешь работу из коллекции или мастерской художника. Таких примеров было немало. Однажды питерский коллекционер наотрез отказал Петергофу и передал работы нам. Так коллекцию пополнили работы из частных собраний: «Сцены из жизни Иосифа Прекрасного» XV–XVI веков, «Отдых на пути в Египет», а также произведения Айвазовского, Кустодиева, Савинова. Был ряд уникальных прикладных вещей, созданных практически в единственном экземпляре, которые готовы были приобрести Эрмитаж и Музеи Кремля. На каждую вещь выдавалось заключение о подлинности, и оно прилагалось к документам на оплату, без них по регламенту банк не имел права осуществлять платежи.
– Какие источники поступлений были еще?
– Дарение. Стоит сказать особо о большом даре русского художника Кирилла Соколова, последние годы жившего в Англии. Он женился на Аврил Пайман, англичанке, писавшей книгу о Блоке. Кирилл был внучатым племенником Блока. Разрешение на брак им давал Хрущёв. Это был первый узаконенный на высшем уровне брак русского с иностранкой. «Правителю» подсказали, что такое решение повысит его имидж. По семейным обстоятельствам они уехали в Англию, а позже друзья написали, что лучше не возвращаться. По-разному складывалась его жизнь и творчество. Это тема другого разговора, но через творчество этого мастера словно прошел весь ХХ век с его художественными и нравственными поисками.
Кирилл Соколов отбирал для нас английскую гравюру, и хотел, чтобы собрание стало лучшим. Англии он завещал русскую часть своей коллекции, а нам подарил свои работы. Встреча с Соколовым произошла случайно, нас познакомил фотохудожник Сергей Тартаковский, который снимал деревянную скульптуру для альбома. Кстати, никто его пока не превзошел по точности, деликатности съемки. Не сразу сложился контакт, а потом было знакомство с музеем, и возникшая любовь, которая закончилась таким даром и нашей вечной благодарностью.
И еще был большой зарубежный дар из Германии от Георга Вайнхардта, с которым мы познакомились в Нижнем Новгороде. Он приехал в Пермь, вдохновился музеем и обещал подарить около ста работ современной европейской графики. Слово сдержал. Привез работы, устроили выставку, сделали каталог. Его женой была русская художница Женя Горчакова. Вот так непредсказуемо складываются знакомства, которые остаются не только в сердце, но и в истории.
Вообще-то галерея и начиналась с даров, и традиция дарения жила все эти сто лет. Дарят художники, которых мы закупаем, и очень много дарят пермские авторы.
– Вы говорили, что некоторые авторы были нежелательны и вам доставалось, если они появлялись в коллекции…
– В советское время идеологические установки играли огромную роль. Они не всегда были понятны нам, профессионалам. Для нас был приемлем язык художественных произведений, от прямого изображения предмета до свободного выражения эмоций. А вот это уже вызывало разногласия в оценках. Актуальным было творчество передвижников, на нем выросли поколения, а русский авангард противостоял этим устойчивым вкусам и не принимался ни зрителями, ни властью. Так же как и икона, которая считалась выразителем религиозных чувств. Но еще в 1920-е годы одному из зачинателей нашего музея Николаю Серебренникову удалось устройством выставок художественных древностей изменить отношение к церковным работам и перевести их в разряд культурного наследия. Однако, надо отдать должное нашим властям, отдел иконы и русского авангарда всегда был в экспозиции, хотя для острастки иногда и ворчали на авангард. Кроме того, когда из Москвы потребовали выдать работу Кандинского, первый секретарь Пермского обкома КПСС Борис Коноплёв долго и решительно упирался – нет. Пока не было дано серьезное указание генерального секретаря: отдать или… Кроме того, Борис Всеволодович не раз организовывал приезд специалистов для консультаций по реставрации иконостаса. Все приезжие констатировали одно: необходимо сохранить патину времени и только сделать дорезки взамен утраченных фрагментов.
Коли заговорила о Коноплёве, не могу не отметить: он лично приводил знаковых гостей в галерею, и уже у работ Шишкина, которые помог приобрести, расстегивал пуговицы пиджака и включал свои комментарии в экскурсию. Гости были в восторге от галереи, и взаимоотношения на «высшем уровне» выстраивались лучше. Если в городе такая галерея, говорили они, значит с ними дело иметь можно. Он лично переносил вещи из хранилища, стоя по колено в воде, когда случился потоп, проводил оперативки по его устранению.
– Какова судьба приобретенных работ? Что происходило с ними дальше?
– Бывало по-всякому. Экспозиционное пространство ограничено. Да и среднемировой показатель выставленных работ составляет примерно 7–11%. Экспонаты нужны для выставок внутренних и внешних. Мы всегда надеялись, что будет расширение площадей. Это планировал еще Коноплёв в семидесятые годы, даже рассматривали возможность использования дополнительного здания.
Вообще построение экспозиции – это особая история, отличная от выставок. Вскоре ее придется вновь проходить в новом знании. Задача не из простых. Многие думают, что в хранении – лучшее. Не бывает в настоящем искусстве лучшего, есть индивидуальное, а вот здесь и загвоздка – вещи, бывает, просто не стоят рядом. Слёзы. Хочется показать, а пока не получилось. Вот как, например, с «Распятием» М. Нестерова, которое в этом году вместе с Н. Рерихом вы увидите в зале. Можно взять на заметку фильм о галерее «Понедельник выходной», снятый лет сорок назад, как раз обо всем этом – комплектовании, встречах, экспозиции. Он есть на просторах Интернета.
– У вас большая коллекция народного творчества?
– Да, и это еще одна линия комплектования. В экспедицию ездили все научные работники. Это было, пожалуй, последнее поколение, которое собирало традиционную художественную культуру. Вывозили росписи из брошенных домов, брали у населения утварь, керамику, ткачество, одежду, деревянные изделия, привозили и иконы. На выставках мы не раз показывали результаты экспедиций. Приглашали специалистов с лекциями и для проведения занятий по народному искусству, промыслам.
Мне бы очень хотелось назвать имена и поблагодарить всех моих коллег. Это была и есть моя семья, в которой случается всё: понимание и расхождение мнений, дружба и дело, в котором точно не было проходных людей. Все переживали за развитие галереи, любили зрителей, дарили им свои знания. Все делали свое дело с энтузиазмом и были одержимы идеей сделать свой музей интереснее, значимее. Могу с гордостью сказать, что в нашей работе по формированию коллекции, как показало время, не было проходных работ. Для всех ГАЛЕРЕЯ была домом. Возможно, это и мешало иногда личной жизни, но выбор был сделан добровольно.