Текст: Наталья Земскова.
Фото: Дмитрий Смирнов
Фото: Дмитрий Смирнов
Татьяна Нечеухина – живописец, член Союза художников РФ с 1998 года, стипендиат правительства РФ, дважды лауреат премии в области искусства имени С. И. Борисова, дважды лауреат премии правительства Пермского края в сфере культуры и искусства. Заведующая кафедрой живописи в Уральском филиале академии живописи, ваяния и зодчества. Работы Татьяны Нечеухиной хранятся в музеях Перми и Пермского края, в Музее современного искусства «Эрарта» (Санкт-Петербург), E-ON (Мюнхен) и в частных коллекциях в России и за рубежом.
Уже сейчас понятно, что в новейшую историю Перми впечатано несколько творческих имён-брендов, с которыми будет ассоциироваться наше время. Одно из них – Татьяна Нечеухина. Это имя проявилось как-то сразу. Уральскому филиалу академии живописи, ваяния и зодчества не было и трёх лет, а на вопрос об интересных студентах отвечали: Нечеухина!
Еще не закончив художественный вуз, Татьяна начала преподавать и выставляться. Ценители живописи многозначительно кивали: вот, посмотрите, Нечеухина… Все посмотрели – пошли «персоналки».
Еще не закончив художественный вуз, Татьяна начала преподавать и выставляться. Ценители живописи многозначительно кивали: вот, посмотрите, Нечеухина… Все посмотрели – пошли «персоналки».
Ей, конечно, интереснее работать с пространством. С пространствами, которые больше напоминают миры… Вот и мастерская Татьяны Тимофеевны на последнем этаже знаменитой пермской стометровки – целый мир с рифмами ушедших эпох, о которых свидетельствуют кованый средневековый сундук, комод на коротких ножках и аптечный деревянный шкафчик с оконцами. И вопросы здесь неуместны: понятно же, «распалась связь времён», а Татьяна её восстанавливает…
– Татьяна, откуда эти чудесные вещи? С блошиного рынка?
– Все эти вещи люди решили выбросить и выставили на улицу, я ехала (или шла) мимо. Понятно, что сундук оказался обшарпанным, со сломанным замком, комод кренился набок без ножек, – словом, всё требовало реставрации. Но это были реликтовые, аутентичные вещи, и я не смогла их оставить на гибель. Привезла в мастерскую, ошкурила, отреставрировала, покрасила, добавила кое-какие детали, стараясь сохранять первоначальный вид, и теперь уже невозможно представить меня и это пространство без них.
– Все эти вещи люди решили выбросить и выставили на улицу, я ехала (или шла) мимо. Понятно, что сундук оказался обшарпанным, со сломанным замком, комод кренился набок без ножек, – словом, всё требовало реставрации. Но это были реликтовые, аутентичные вещи, и я не смогла их оставить на гибель. Привезла в мастерскую, ошкурила, отреставрировала, покрасила, добавила кое-какие детали, стараясь сохранять первоначальный вид, и теперь уже невозможно представить меня и это пространство без них.
– Давно хотела вас спросить: чем отличается художник от «обычного человека»?
– Ничем. Художники – точно такие же люди, как и все остальные: иногда «чокнутые», взбалмошные, иногда излишне замкнутые, часто – сомневающиеся. Совершенно точно – художник не имеет гендерных признаков… Видимо, люди этой профессии больше внимательны к жизненным обстоятельствам, в том числе к обстоятельствам прошлого, которое нет-нет да и выплывет каким-то фрагментом. Скажем, для меня очень важна тема рода и родовых ценностей, хотя многого я не могу помнить. Но помню! – запахами, вспышкой эмоций, зыбкой картинкой. Помню, как бабушка семейную икону в тряпицу заворачивала, крахмалила подзор… Помню, как меня подбрасывал в воздух папа – это чувство восторга, полёта… Папа ушёл очень рано, моё взросление шло без него; как мне казалось, я много недополучила, но ощущение полёта со мной до сих пор, и я за него благодарна. Эти фрагменты, эти зацепы, связывающие тебя со своим родом – своеобразные ключи. Потянул за крючок – вышел в другое, очень важное для тебя «пространство».
– Ничем. Художники – точно такие же люди, как и все остальные: иногда «чокнутые», взбалмошные, иногда излишне замкнутые, часто – сомневающиеся. Совершенно точно – художник не имеет гендерных признаков… Видимо, люди этой профессии больше внимательны к жизненным обстоятельствам, в том числе к обстоятельствам прошлого, которое нет-нет да и выплывет каким-то фрагментом. Скажем, для меня очень важна тема рода и родовых ценностей, хотя многого я не могу помнить. Но помню! – запахами, вспышкой эмоций, зыбкой картинкой. Помню, как бабушка семейную икону в тряпицу заворачивала, крахмалила подзор… Помню, как меня подбрасывал в воздух папа – это чувство восторга, полёта… Папа ушёл очень рано, моё взросление шло без него; как мне казалось, я много недополучила, но ощущение полёта со мной до сих пор, и я за него благодарна. Эти фрагменты, эти зацепы, связывающие тебя со своим родом – своеобразные ключи. Потянул за крючок – вышел в другое, очень важное для тебя «пространство».
– В последние годы на ваших полотнах всё чаще старухи… Что это – посланцы родовой памяти или символ так называемой дороги с ярмарки?
– Возможно, и то и другое. Хочется (нужно!) писать старух – они приходят… Когда я была беременна дочкой, приходили рыбы – писала рыб, затем пошли собаки. Дальше был «красный период», буйство красного, целая серия. Меня даже спросили: «Откуда столько сексуальности?..» Я удивилась, а потом поняла – да, в молодости, в детородном возрасте, в нас много инстинкта, с которым ты всё время борешься, пристраиваешь его, реализуешь, изживаешь… А потом – р-раз! – ты «едешь с ярмарки», и это невероятное облегчение, можно даже сказать – свобода.
Так получилось, что я постарела в один день. Была-была молодой, а потом посмотрела на себя в зеркало, и всё… Но это прекрасный период.
– Возможно, и то и другое. Хочется (нужно!) писать старух – они приходят… Когда я была беременна дочкой, приходили рыбы – писала рыб, затем пошли собаки. Дальше был «красный период», буйство красного, целая серия. Меня даже спросили: «Откуда столько сексуальности?..» Я удивилась, а потом поняла – да, в молодости, в детородном возрасте, в нас много инстинкта, с которым ты всё время борешься, пристраиваешь его, реализуешь, изживаешь… А потом – р-раз! – ты «едешь с ярмарки», и это невероятное облегчение, можно даже сказать – свобода.
Так получилось, что я постарела в один день. Была-была молодой, а потом посмотрела на себя в зеркало, и всё… Но это прекрасный период.
– Прекрасный, потому что можно заняться разными интереснейшими вещами, до которых раньше не доходили руки? – Старость – великое благо. Половые игры молодости очень накладны, но главное – твоё внимание многого не захватывает: командуют гормоны, инстинкт. Другое дело, когда дети рождены и выращены: ты смотришь на знакомый пейзаж, и вдруг замечаешь его редкую красоту; ты можешь с головой заняться тем, чем хочется. Ты ценишь время и жалеешь ту его часть, которая была потрачена на «выхлоп», то есть на переживания, болезненные реакции, ревность, ожидания, страхи… Ты видишь себя с высоты возраста и понимаешь всю их тщетность, вздыхая с облегчением, что теперь живёшь по-другому. Или хотя бы стараешься жить по-другому. Страхи, обиды, претензии многое купируют, забирают силы. Только сейчас понимаешь – все события даны для чего-то.
Пермская школа живописи отличается суровостью и нежеланием нравится…
Как-то я попала в больницу. В палате – разные женщины. Задалась вопросом: почему мы все здесь оказались? Ведь человека «выключают из розетки» не просто так… И соседка по отделению начинает рассказывать, как переживала из-за наследства, сколько было напрасно потрачено сил и затеяно ссор… И становится очевидно, что мы часто тратим жизнь на то, что яйца выеденного не стоит. Значит, нужно менять систему ценностей.
– В одном из интервью вы говорили, что долго ощущали себя в академии студенткой и лишь в последнее время – преподавателем, человеком другого поколения. А что такое пермская академия? Каково её место в системе других художественных вузов?
– Академия родилась в 1991-м, и в последние годы мне кажется – да, она выстоялась и имеет собственное лицо. Вспоминаю её первого директора, Сергея Ивановича Тарасова. Он не ходил – он нёс себя по её коридорам; точно так же с большим достоинством он нёс академию, возвышал её, давал необходимый заряд.
– Академия родилась в 1991-м, и в последние годы мне кажется – да, она выстоялась и имеет собственное лицо. Вспоминаю её первого директора, Сергея Ивановича Тарасова. Он не ходил – он нёс себя по её коридорам; точно так же с большим достоинством он нёс академию, возвышал её, давал необходимый заряд.
Студенты приходят сюда, чтобы увидеть что- то нематериальное – академия больше наблюдает и учит пользоваться тем, чем человек наделён от природы.
У тех, кто здесь учится, много общего – например, замкнутость, закрытость в себе. В академии сформировалась собственная среда, клан близких по духу. Есть не один и не два случая, когда человек заканчивал учёбу, уезжал к себе и не мог оторваться от alma mater. Для кого-то вообще оказалось пагубно находиться не в своей среде, далеко от её оазиса.
У тех, кто здесь учится, много общего – например, замкнутость, закрытость в себе. В академии сформировалась собственная среда, клан близких по духу. Есть не один и не два случая, когда человек заканчивал учёбу, уезжал к себе и не мог оторваться от alma mater. Для кого-то вообще оказалось пагубно находиться не в своей среде, далеко от её оазиса.
– Многие из тех, кто окончили академию, остались преподавать: Екатерина Зобачева, Рустам Исмагилов, Алексей Мургин, Максим Каёткин… Кто-то уехал в столицы – например, Макс Титов возглавляет молодёжное отделение при Союзе художников России в Москве. А есть ли такое понятие – пермская школа живописи?
– Одна из последних выставок в залах Союза художников называлась «Пермский локомотив». Сюда очень сложно попасть даже профессионалам. Так вот, по мнению специалистов, наша школа живописи отличается суровостью и… нежеланием нравиться. В ней нет весёлости, «кокетства», разухабистости. Нет глянца. Есть искренность, простота и достоинство, а это немало.
– Одна из последних выставок в залах Союза художников называлась «Пермский локомотив». Сюда очень сложно попасть даже профессионалам. Так вот, по мнению специалистов, наша школа живописи отличается суровостью и… нежеланием нравиться. В ней нет весёлости, «кокетства», разухабистости. Нет глянца. Есть искренность, простота и достоинство, а это немало.
– Суровость, нежелание нравиться – это можно сказать и о творчестве Тимофея Егоровича Коваленко, вашего учителя. Вы унаследовали его мастерскую, часто его вспоминаете. Даже слух пошёл по городу: Нечеухина – дочь Коваленко, вон и отчество совпадает.
– Ой, это очень смешно!.. Мы вместе были на каком-то вечере-банкете, и мне стали оказывать, скажем так, знаки внимания, которые выглядели не очень уместно. Ну, Тимофей Егорович и урезонил ухажёра – отойди, мол, это моя дочь. А жена Коваленко с готовностью подыграла: было, мол, подтверждаю, уезжал муж в командировку. Шутки шутками, но в этом большая часть правды: Тимофей Егорович и в самом деле заменил мне отца. И обижалась я сильно в своё время на его правки и замечания, а теперь вижу, как мне тогда повезло и как сейчас его не хватает. Это одно из важных условий – встретить Учителя. Учителей.
– Ой, это очень смешно!.. Мы вместе были на каком-то вечере-банкете, и мне стали оказывать, скажем так, знаки внимания, которые выглядели не очень уместно. Ну, Тимофей Егорович и урезонил ухажёра – отойди, мол, это моя дочь. А жена Коваленко с готовностью подыграла: было, мол, подтверждаю, уезжал муж в командировку. Шутки шутками, но в этом большая часть правды: Тимофей Егорович и в самом деле заменил мне отца. И обижалась я сильно в своё время на его правки и замечания, а теперь вижу, как мне тогда повезло и как сейчас его не хватает. Это одно из важных условий – встретить Учителя. Учителей.
– Если разделить на периоды процесс работы над картиной, какой из них самый любимый?
– Процесс грунтовки холста. Загрунтовать и выбелить холст. Вот он, «чистый лист бумаги», на котором я сейчас напишу лучшую композицию!.. Начинаешь писать – на тебя нападают сомнения: то не так, это не нужно, всё переделать, я бездарность… Мучение, да и только. Заканчиваешь работу, и опять – чистый холст. Чистое счастье.
– Процесс грунтовки холста. Загрунтовать и выбелить холст. Вот он, «чистый лист бумаги», на котором я сейчас напишу лучшую композицию!.. Начинаешь писать – на тебя нападают сомнения: то не так, это не нужно, всё переделать, я бездарность… Мучение, да и только. Заканчиваешь работу, и опять – чистый холст. Чистое счастье.
– Возможно ли сейчас создать в изобразительном искусстве новый жанр, новое направление? – Только время сможет дать ответ на этот вопрос. Если да, то, скорее всего, это будет связано с новыми технологиями, новыми возможностями. Мне вот недавно заказали копию Боттичелли; я пишу и поражаюсь – мы и половины не можем сейчас того, что делали средневековые мастера. Время очень поменялось, ускорилось; оттого и сознание у нас клипово-рекламно-фрагментарное.
– Заключительный вопрос. Стала ли Пермь для вас домом? Неужели ни разу не хотелось уехать?
– Ну, как всем пермякам, теоретически мне хочется тепла и моря. Нет, я согласна на зиму в размере трёх месяцев, но ни днём больше. Зима – главный минус Перми… Но я не готова обменять на тепло всё, что есть здесь: природу, реку, потрясающую театрально-музыкальную среду, пермский выставочный процесс и многое-многое другое. Свой вид из мастерской на эспланаду, например. Я не готова обменять близких людей, друзей, коллег, часть своей жизни.
– Ну, как всем пермякам, теоретически мне хочется тепла и моря. Нет, я согласна на зиму в размере трёх месяцев, но ни днём больше. Зима – главный минус Перми… Но я не готова обменять на тепло всё, что есть здесь: природу, реку, потрясающую театрально-музыкальную среду, пермский выставочный процесс и многое-многое другое. Свой вид из мастерской на эспланаду, например. Я не готова обменять близких людей, друзей, коллег, часть своей жизни.
С тех пор, как я сюда приехала, Пермь очень изменилась и похорошела, но, по сути, осталась местом притяжения разных людей и лабораторных проектов, дающих потрясающие результаты. Пермь – что-то вроде лаборатории, максимально раскрывающей потенциал. Взять хоть Теодора Курентзиса – он работал в разных местах, а «выстрелил» здесь. Помню, вышла я из оперного после его «Жанны на костре», лучшего спектакля, который я видела в жизни, посмотрела на эти ночные звёзды, и думаю: чем мы заслужили этот бесценный подарок?.. Кстати, Сергей Иванович Тарасов любил повторять, что 59-й градус северной широты проходит по пермской улице Ленина, где-то между ЦУМом и академией живописи, ваяния и зодчества, – и шёпотом добавлял: здесь и есть пуп земли. Мы, конечно, смеялись – экая остроумная шутка. Только теперь я понимаю, что Тарасов отнюдь не шутил…