Фото: Пермский государственный архив социально-политической истории
Высокая трагедия Николая Жонсона, разделившего с великим князем Михаилом Александровичем его смертный час.
Несколько лет назад «Родина» подробно рассказала об обстоятельствах убийства великого князя Михаила Александровича в Перми. В материале фигурировало имя разделившего его судьбу секретаря Николая Джонсона. А через несколько месяцев в редакцию пришел поразительный отклик. Пермский архивист Сергей Неганов представил документы, устанавливающие настоящее имя и удивительную биографию человека, расстрелянного под Пермью в ночь с 12 на 13 июня 1918 года.
Сегодня мы расскажем о его высокой трагедии.
Джонсон, Дженсон, Джелсон...
2 марта 1917 года император Николай II отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича. Тот отложил принятие верховной власти, подписав 3 марта Манифест: великий князь призвал народ до созыва «в возможно кратчайший срок» Учредительного собрания, которое подтвердит его полномочия, подчиняться решениям Временного правительства. Но в октябре Временное правительство было сметено, а 7 марта 1918-го Михаила Александровича арестовали и через несколько дней выслали в Пермскую губернию по решению Советского правительства, подписанному лично В. И. Лениным. В ссылку за великим князем последовал его личный секретарь Николай Джонсон.
Впрочем, его называли и Дженсоном, и Джелсоном. По одним данным – британец, по другим – американец. По одним – Николай, по другим – Брайан. По одним – секретарь великого князя, по другим – дядька...
Называя вещи своими именами, признаем, что в июне 1918 года под Мотовилихой был убит последний легитимный правитель Российской империи. Но мы ничего, по сути, не знаем о человеке, находившемся в смертный час рядом с ним.
Известные свидетельства странны и противоречивы...
Из воспоминаний чрезвычайного уполномоченного по охране великого князя Михаила Александровича в апреле 1918 года М. Ф. Потапова:
«По приезде в город Пермь Романова Михаила с его секретарем американцем Дженсоном, жандармским полковником и чиновником Гатчинского дворца – Малков, Борчанинов и Решетников препоручили мне его принять и охранять до особых распоряжений, которых я охранял более трех месяцев».
Из письма А. Н. Марковой, супруги одного из участников убийства:
«В 1918 году в июне по поручению горкома партии большевиков и губчека было поручено товарищам Иванченко В. В., Жужгову Николаю, Маркову А. В. и Колпащикову Ивану увести из гостиницы Михаила Р. и его дядьку (англичанина) и произвести акт ликвидации их, что и выполнила эта четверка...»
В дальнейшем представление об английском подданстве Джонсона закрепилось среди историков. Очевидцы дополняли его всё новыми деталями.
Из воспоминаний директора архива Пермского обкома КПСС Н. А. Аликиной о встрече с участником убийства А. В. Марковым в 1964 году:
«На часы нельзя было не обратить внимание: серебряные, очень несовременные, я бы сказала – музейные, они напоминали дольку срезанного круто сваренного яйца. На вопрос, откуда такие, Андрей Васильевич после некоторого раздумья загадочно улыбнулся и сказал, что они принадлежали личному секретарю Михаила Романова, англичанину Брайану Джонсону – „я снял их с руки убитого в ту ночь, 12 июня 1918 года, когда мы произвели расстрел Михаила. С тех пор не снимаю“. И добавил: „Идут хорошо ни разу не ремонтировал, только время от времени отдаю в чистку“».
Причина путаницы проста: исследователи не дошли до ключевых архивных документов.
Русский дворянин Николай Жонсон
В 2016 году в наш архив приехал один из потомков расстрелянного секретаря Владимир Быстров, гражданин Чехии уже в третьем поколении. И среди множества уникальных документов передал архиву самый главный – копию свидетельства о рождении, которое мы процитируем дословно:
«Сим свидетельствуем, что столичного города Санкт-Петербурга, Казанского собора, в Метрической за 1878 год книге, в первой части о родившихся, в статье мужского пола под №85 значится <...> у Николая Александровича Жонсона и Луизы Александровой-Жонсон <...> сын Николай, родился восьмого, а крещен двадцать восьмого числа Марта тысяча восемьсот семьдесят восьмого года».
Николай Николаевич Жонсон, секретарь великого князя Михаила Александровича, не был ни американцем, ни англичанином. Он был православным русским дворянином, крещенным в Казанском соборе Санкт-Петербурга, офицером и сыном офицера Российской армии. Документы свидетельствуют, что, переехав из Польши в Россию в XVIII веке, представители рода Жонсонов не меняли подданство и неизменно состояли на русской службе. Фамилия могла унаследовать немецкие, французские или польские корни, но точно не имела ни малейшего отношения к Англии и, стало быть, англизированному «дж» в начале. Разве что среди переданных архиву документов есть визитная карточка отца – Николая Александровича Жонсона (1845 г. р.) – капитана 3-й гвардейской и гренадерской артиллерийской бригады: свою фамилию он пишет по-французски и с французским артиклем «de Jonson».
Кстати, и дед Николая – Александр Иванович Жонсон, родившийся в 1803 году, тоже был военным, командовал 1-м батальоном Карабинерного фельдмаршала князя Барклая де Толли полка. Службу закончил в чине полковника. В ХIХ веке род Жонсонов дал России двух генералов, не менее пяти полковников и множество обер-офицеров...
Первоначально источником мифов об «англичанине Джонсоне», возможно, был сам великий князь Михаил Александрович, который в личном общении и письмах нередко называл своего секретаря и друга «Джони» и часто общался с ним на английском. Хотя Николай Николаевич, знавший три языка, на английском говорил с сильным акцентом и гораздо хуже великого князя.
Да, они были друзьями еще со времени учебы Николая Николаевича в Михайловском артиллерийском училище. Жонсон окончил его в 1899 году, последующие десять лет служил в лейб-гвардии 1-й Артиллерийской бригаде. С 1910 года состоял секретарем великого князя, вместе с ним жил за границей, в Англии. В 1914 году, после возвращения вместе с Михаилом Александровичем в Россию, был восстановлен на действительной военной службе.
Мог ли такой человек оставить в беде великого князя, отправленного в ссылку? Перед Николаем Жонсоном вопрос – быть или не быть рядом с другом – не стоял.
Вплоть до ареста в пермской гостинице «Королёвские номера» 12 июня 1918 года.
«Я тоже пойду с ним!..»
Из воспоминаний А. В. Трофимова, члена коллегии Пермской губернской ЧК, одного из организаторов убийства великого князя Михаила Александровича:
«К ним вышел Джонсон. Предъявив мандат ему, они потребовали, чтобы Михаил немедленно собрался. Джонсон хотел позвонить в ЧК, но ему этого не разрешили. Тогда он заявил, что едет вместе с Михаилом...»
Из воспоминаний Н. В. Жужгова, помощника начальника Мотовилихинской милиции, участника убийства:
«Я вытащил браунинг и сказал: „Вы сидите, ни с места, иначе я вас здесь пристрелю на месте. А Романов должен идти со мной“. И взял его за загривок, и тогда Романов сказал, что „я пойду“, и после чего сказал и его Женосон: „Я тоже пойду с ним“».
Из воспоминаний И. Ф. Колпащикова, добровольца Мотовилихинской боевой партийной дружины, участника убийства:
«Когда я и Марков пришли наверх в комнату Романова, я увидел, что его одевают, и один из его близких стал проситься вместе с Романовым, говоря, что он его никогда не оставит одного, как самый близкий друг. Впоследствии оказался неизвестный по фамилии Джонсон. Мы же со своей стороны поняли, что иначе нет выхода, согласились, чтобы Джонсон сопровождал Романова».
Из воспоминаний В. А. Иванченко, начальника Пермской милиции, участника убийства:
«Когда всё было готово, часов в 10 вечера на двух лошадях самолутших, в крытых фоитонах мы подъехали к подъезду Королёвских номеров. С мандатами Жужгов, Марков, Колпащиков пошли в номера. Я стал около лошадей ждать, когда выйдут. Сделалось уже темненько, накрапывал мелкий дождик. <...> Как вдруг выбегает Жужгов и говорит: „Не ладится, скандал поднимается“. <...> Жужгов снова убежал в номер, и вскоре выводят Романова, и за ним идет, никак не хочет отстать его секретарь Жельсон.
Когда я садил к себе Романова в файтон, сумел быстро его успокоить, да и он увидал меня – сразу успокоился. Потому что видит, как начальника своего – у меня же отмечался. А Жельсон так и не отстал. Его посадил Марков в свой файтон».
Из воспоминаний Г. И. Мясникова, заместителя председателя коллегии Пермской губернской ЧК, одного из организаторов убийства:
Джонсон что-то сказал по-английски, а затем говорит по-русски: „Я еду вместе с Михаилом Александровичем“.
Жужгов отвечает: „Сейчас вас взять не можем. После, вместе со всеми остальными и с вещами, приедете к месту назначения“.
Джонсон настаивает. Его поддерживает Михаил, говоря: „Я не могу ехать один“.<...>
Ни Михаил, ни Джонсон не уступают, хотят ехать вместе. Мне передают и спрашивают, как быть.
„Спускайте обоих, скорей!“Ведут. Отхожу от крыльца. Говорю: „На переднюю Колпащиков на козлы, Жужгов с Михаилом. На задней – Марков на козлы, Иванченко с Джонсоном“. <...>
Джонсон мне испортил дело, занял мое место, и я поневоле остался».
Из воспоминаний палачей очевидно: они не предполагали убивать Николая Николаевича Жонсона. Только его упорство заставило их обречь на смерть двоих вместо одного.
Очевидно и другое: Жонсон до последнего пытался спасти великого князя – безуспешно дозванивался в ЧК, тянул время, пока убийцы не навели на великого князя оружие. А когда понял тщетность этих усилий, принял, наверное, главное в своей жизни решение – отказался оставлять друга.
Понимал ли Николай Николаевич, что вместе с ним он отправляется в последний путь? Вероятно, да. Сорокалетний человек, военный, он не мог недооценивать чрезвычайную опасность ситуации – ночной визит, вооруженные люди, подозрительные документы на переезд, подозрительное поведение...
Однако русский офицер Жонсон сделал выбор: защита человека, олицетворявшего страну, которой Николай Николаевич присягал.
В последние секунды своей жизни великий князь Михаил Александрович был достоин человека, с которым отправился в последний путь и который отдал за него свою жизнь.
Два друга
Из воспоминаний А. В. Маркова, комиссара по национализации и управлению культурно-просветительными учреждениями г. Перми, участника убийства:
«...Таким образом проехали керосиновый склад (бывший Нобеля), что около 6 верст от Мотовилихи. По дороге никто не попадал; отъехавши еще с версту от керосинового склада, круто повернули по дороге в лес направо. Отъехавши сажен 100–120. Жужгов кричит: „Приехали, вылезай!“ Я быстро выскочил и потребовал, чтобы и мой седок [Н. Н. Жонсон] то же самое сделал. И только он стал выходить из фаэтона, я выстрелил ему в висок, он, качаясь, пал. Колпащиков тоже выстрелил, но у него застрял патрон браунинга.
Жужгов в это время проделал то же самое, но ранил только Михаила Романова. Романов с растопыренными руками побежал по направлению ко мне, прося проститься с секретарем. В это время у т. Жужгова застрял барабан нагана (не повернулся вследствие удлинения пули от первого выстрела, т. к. пули у него были самодельные). Мне пришлось на довольно близком расстоянии (около сажени) сделать второй выстрел в голову М. Романову, отчего он свалился тотчас же».
В последние секунды жизни великий князь не о пощаде просил убийц – о возможности проститься с преданным соратником и другом...
В статье использованы архивные материалы семьи Н. Н. Жонсона, переданные в ПермГАСПИ. Подлинные воспоминания Н. В. Жужгова, И. Ф. Колпащикова и В. А. Иванченко хранятся в личном архиве пермского историка В. С. Колбаса.
В ряде архивных документов орфография и пунктуация сохранены.